Инспектор ливней и снежных бурь - Генри Дэвид Торо

нас на турнир любви.

Мужественный воин должен чувствовать гармонию, даже если он не слышит мелодии. Для этого не страшна никакая жертва. На чем только он не играет: на волынке, гонге, трубе, барабане – примитивных инструментах из Центральной Африки или Индии – или же на духовых европейских. С тех самых пор, как стены Иерихона пали от звуков труб8, военное дело и музыка всегда шли рука об руку. Если солдат идет на штурм города, о его приближении должны извещать барабаны и трубы, которым надлежит отождествить его цель с целью согласной с ним Вселенной. Все леса и стены отражают эхо его собственного духа, и тогда неприятель сдается без боя. Он больше не одиночка, он связан бесчисленными узами с другими людьми. К нему на перекличку собираются все силы природы.

Все звуки, но больше всего молчание, играют для нас на флейте и бьют в барабаны. Малейший скрип обостряет все наши чувства. Он излучает трепетный свет, похожий на северное сияние, отбрасывая его на окружающее. Как полировка обнажает прожилки в мраморе и фактуре дерева, так и музыка выявляет все героическое, скрытое от наших глаз.

Тонко чувствующая душа улавливает во Вселенной присущий ей постоянный музыкальный такт, совпадающий с ее собственным тактом. Подобно тому как ровный пульс неотделим от здорового тела, здоровье ее зависит от регулярности этого ритма. Во всех звуках душа узнает присущий ей ритм и пытается выразить согласие с помощью соответствующих движений рук и ног. Когда тело шагает в такт с душой, возникает подлинная смелость и неодолимая сила.

Трус хотел бы низвести эту волнующую музыку сфер до вселенского вопля, а эту мелодичную песнь – до гнусавого и жалобного причитания нищего. Он хочет примирить все враждебные влияния, склонив своих соседей к частичному согласию с ним, но музыка его не лучше бренчанья и напоминает постоянное дребезжанье.

Он издает слабый звук бесцветной мелодии, ибо природа сочувствует такой душе тем меньше, чем меньше в ней звучит мелодия радости. Поэтому он и не слышит созвучной ему музыки Вселенной – этот трус, отвергнутый всеми и оставшийся наконец в одиночестве. Человек мужественный, без труб и барабанов, подчиняет себе гармонию благодаря универсальности и благозвучности своей души.

Возьмите металлическую тарелку9, – говорил Колридж, – и насыпьте на нее песку. Если над ней прозвучит мелодичный аккорд, песчинки переместятся, образуя круги и другие геометрические фигуры, причем все они расположатся вокруг некоей относительно спокойной точки. Если же произвести звук дисгармоничный, все песчинки рассеются в беспорядке, не образуя никаких фигур. Не будет там и точек покоя. Мужественный человек – такая вот точка относительно покоя, над которой душа вечно проигрывает мелодичный аккорд.

Музыка – успокаивающее и тонизирующее средство для души. Я прочел следующее: Музыка, этот источник соразмерности и гармонии10, по словам Платона, дана от богов людям не ради услады слуха, но для того, чтобы разладившееся круговращение души, которое у человека, лишенного тонкости и изящества, часто проявляется в виде распущенности и дерзости, восстанавливать и приводить в надлежащий порядок.

Прибегая к помощи духовых и струнных инструментов, человек малодушный пытается сделать вид, что ничего не произошло: он свистит, чтобы придать себе храбрости.

Есть несколько черт мужественности, о которых говорит Плутарх. Например, такая: Гомер знакомит нас с тем, как Аякс, собираясь на поединок с Гектором, просил греков молиться за него богам, и пока они творили молитвы, он надевал доспехи11.

Он приводит и другой случай: Как только кормчий замечает, что поднимается буря, он начинает молиться и вызывает демонов-покровителей, но между тем не забывает править рулем и опускать нижний рей12.

Гесиод советует земледельцу, прежде чем пахать или сеять, молиться земному Юпитеру и божественной Церере, но при этом держать руку на ручке плуга. Arcn gar ontwV tou nican to qarrief. (Истинно, храбрость есть начало победы.) 13

Римляне дали Стойкости прозвище Фортуна, ибо стойкость есть тот философский камень, с помощью которого все дела кончаются удачно. Стойкий человек (латиняне называли его fortis* есть не кто иной, как счастливчик, к которому благосклонен fors**, или vir summae fortis***. Если хотите, каждый корабль может везти Цезаря и его счастье14. Мужественный человек остается дома. Ограничьтесь своим собственным внутренним миром, это будет служить вам непробиваемым щитом. Тот, кто первым сделал медный щит, был отъявленным трусом. Чтобы иметь надежные доспехи, mea virtute me involvo (я заворачиваюсь в свою доблесть).

Свергни меня с высоты, на обломках

Славы буду сидеть, улыбаясь.

Самый смелый подвиг, о котором история большей частью умалчивает – ее занимают лишь банальность совершенного дела и неясность дела совершаемого, – это жизнь великого человека. Идти на подвиги – значит быть смелым на время, как и подобает храбрости, которая прибывает и убывает; при этом душа, подавленная своим поступком, исполняется безразличия и трусости. Подвиг же мужественного человека состоит в ежеминутной завершенности.

* Твердый, стойкий, мужественный (лат.).

** Случай (лат.).

***Человек величайшего мужества (лат.).

1840 ГОД

29 янв. История свидетельствует, что друг подобен душе, родившейся до срока. То, что в наши дни больше напоминает единение в любви, похоже на отдаленный шум волн, бьющихся о морской берег. О том, что океан существует, мы можем судить по тому, что он омывает наш берег.

Только ради этого люди бороздят океаны, занимаются торговлей, пашут землю, проповедуют, сражаются.

Эсхил

Греки, как и вообще южане, создавая яркие и живые образы, выражали себя с большей легкостью, чем мы. Что касается изящества и завершенности, с которыми они трактовали темы, близкие их гению, то в этом следует признать их давнишнее превосходство. Однако грубый и неотшлифованный строй современной мысли может легко обратить их в бегство. Литературу грядущего века предстоит писать не грекам.

Эсхил знал толк в самых обыденных вещах. Его гений заключался в ярко выраженном здравом смысле. Он касался любых естественных фактов с целомудренной суровостью. Возвышенное у него – греческая искренность и простота, откровенное удивление, которое не помогла удовлетворить мифология.

На щите Тидея – эмблема:

На том щите изображенье гордое

Красуется: небесный свод со звездами,

А посредине самая прекрасная

Звезда – глаз ночи, полная луна горит.

В литературе греки были детьми, жестокими и бесхитростными. Мы не превзошли их за те века, что разделяют нас. Удивление, смешанное с восхищением, которое испытывают все перед этими древними авторами, сродни чувству, возникающему у человека, когда он обнаруживает, что в юности он стремился к более совершенной жизни, чем самодовольная мудрость его зрелых лет.

Он со знанием дела выражает любые человеческие чувства. Если его герой должен похвастаться, то бахвальство его будет изображено с абсолютной полнотой; оно будет хвастливым насколько это возможно. У него чрезвычайно подвижный рот, и он легко наполняет его энергичными, крепкими словами, так что можно сказать: в его речи есть все, в ней нет недомолвок, он сказал все.

То, что может различить зрение обычного человека и что может быть им выражено наилучшим доступным ему способом, он видит взглядом необычным и выражает с удивительной полнотой. Толпы, заполнявшие театр, без сомнения, не понимали его до конца. У греков не было великих гениев, подобных Мильтону и Шекспиру, гениев, чьи достоинства могли оценить лишь потомки.

Положение гения в обществе сходно во все времена. Эсхил был, очевидно, одинок, никто не разделял его благоговения перед тайной Вселенной.

21 марта. Сегодня мир – подходящая сцена, на которой можно сыграть любую роль. Сейчас, в этот момент, мне представляется возможность выбрать любой образ жизни, который где-либо ведут люди или который можно нарисовать в воображении. Следующей весной я, возможно, стану почтальоном в Перу или плантатором в Южной Африке, ссыльным в Сибири или гренландским китобоем, поселенцем на берегах Колумбии или кантонским торговцем, солдатом